Общество гурманов: [сборник] - Джеймс Блэйлок

что она не человеческая, но, засыхая, клетки крови сжимаются и съеживаются, и становится практически невозможно отличить человеческую кровь от крови животного. Как бы там ни было, у мертвых раны не кровоточат. Кровь, я бы сказал, — это театральный реквизит.

— Понимаю, — Брук выглянул в окно. Ветер окреп, и его порыв поднял целую кучу листьев. — Одну секунду, джентльмены, — констебль вышел и тут же вернулся, ведя перед собой осунувшегося Билла Кракена.

— Вот, он самый! — воскликнул Виллум, приподнявшись в кресле и указывая пальцем.

— Ты уверен? — спросил констебль Брук. — Не только красные гамаши и полосатые брюки? Так одеться любой может, знаешь ли.

— Нет, сэр. Это тот самый человек, он заходил в лавку Пинка, но с ножом был другой.

— Билл, — Сент-Ив встал и пожал руку друга, — это Виллум, он свидетель убийства Манфреда Пинка в Танбридж-Уэллсе. Он дал показания, и теперь ты свободен.

— Да еще и за доброе дело заработал пятьдесят фунтов от Филантропического общества, — добавил Брук, с улыбкой глядя на Виллума.

Кракен глянул на мальчишку, и у него из глаз покатились слезы.

— Меня ведь тоже звали Виллумом, когда я был маленький, — сказал он, — и вот теперь такое, — он вытер глаза. — «Устами младенца», как в Писании. В точности так и есть. Не слыхать ли что о Матушке, профессор? Я за нее боюсь.

— Не слыхать, — ответил Сент-Ив. — Она, видимо, спряталась в лесу и, насколько мне известно, прячется там до сих пор. Тем не менее я намерен немедленно отправиться с этой новостью в Снодленд. Чем скорее мы разрешим это недоразумение, тем безопаснее для наших жен.

ГЛАВА 23

ПОГРОМЩИКИ

Элис стояла на железной раме кровати, глядя сквозь зарешеченное окно на восход — широкие мазки красного и оранжевого на светлевшем с каждой минутой сине-черном небе. Отсюда открывался вид вниз на реку и на паромную переправу вдалеке, откуда доносились голоса девушек, «бумажных кукол», выходивших из своего общежития. Мир просыпался, и узница радовалась наступившему наконец дню.

Она не рисковала показываться в окне, а стояла сбоку, чтобы в нее не угодил один из камней, летевших сквозь решетку с другой стороны дороги. Толпа с факелами собралась часа два назад. Сначала люди стояли тихо, но потом стали повторять нараспев хором: «Ведьма! Сатанинское отродье!» и прочие гадкие эпитеты. Для Элис это звучало несколько театрально, хотя камни и гнилые фрукты, летевшие сквозь решетку, мало напоминали реквизит: они валялись по всему полу камеры. Хасбро затворил на окнах ставни, после чего град камней прекратился. Только он и ночной констебль, Реджинальд Фиск, стояли между ней и толпой.

Она слышала, как двое мужчин призывают толпу разойтись по домам, Фиск даже угрожал им законом об охране общественного спокойствия. Незадолго перед рассветом наступила тишина. Фиск ушел, и его сменил другой констебль — заросший и грубый верзила по имени Бэйтс.

Вскоре после этого Бэйтс отправил Хасбро на пару часов поспать, заверив того, что справится с поддержанием порядка.

И тут по непонятной причине ставни на окне тюрьмы отворились, а толпа снова пришла в движение. Констебль Бэйтс, видимо, ушел, оставив Элис без охраны. В лучшем случае — поведение, не подобающее блюстителю порядка. А в худшем… Она задумалась о том, как Биллу Генри удалось повеситься. В камере не было ничего, способного выдержать вес мужчины, кроме решетки на окне. Пожалуй, он мог спрыгнуть с койки, но чтобы покончить с собой, ему, даже при очень небольшом росте, требовалась очень короткая веревка. А что, если этот болван Бэйтс помог Биллу Генри умереть?..

Элис рискнула выглянуть и посмотреть на толпу — собралась уже пара десятков человек, при этом двое ведут в поводу здорового мула и несут зловещий моток веревки с трехзубой кошкой. На деревенских жителей они — две-три потасканные женщины и угрюмого вида мужчины, судя по всему, нанятые в пабах, — вовсе не походили. Только теперь Элис поняла всю опасность ситуации и с тоской подумала о Лэнгдоне, Гилберте и остальных своих друзьях. Она огляделась вокруг в поисках какого-нибудь оружия, но железная койка была слишком прочная и разобрать ее не представлялось возможным.

Однако благодаря щедрости Гилберта в камере стоял дубовый умывальный столик на трех точеных ножках. Чуть поколебавшись, Элис пригнулась, чтобы ее не заметили в окно, подбежала к умывальнику и сняла кувшин и таз. Подняв столик за две ножки, она принялась колотить им об стену, пока он не развалился. Ножки остались у нее в руках, и она взмахнула одной из них, опасаясь, что к камере, привлеченный поднятым грохотом, подойдет Бэйтс. Прошла минута, другая, но констебль так и не появился. Элис позвала его по имени, но никто не ответил. Очевидно, она осталась совсем одна.

За окном послышался гневный мужской голос, и, снова рискнув выглянуть наружу, узница увидела Чарлза Тауновера собственной персоной, верхом на гнедой лошади, призывающего погромщиков к порядку, но те лишь насмехались, а двое или трое принялись кидать в него яйца и камни. Он потряс кулаком, в ответ на что последовал презрительный вой, а потом сдался и поехал к реке. Элис обдумала происходящее. Если погромщиков наняли, чтобы напугать ее или напасть на тюрьму, то в роли нанимателя должен был выступать Тауновер. Однако он тут явно ни при чем.

Но что же, черт возьми, тогда происходит? Она посмотрела в сторону паромной переправы, за которой виднелся черный дым, поднимающийся из трубы стоящего у причала парома. На дороге у переправы столпились «бумажные куклы», перекрыв Тауноверу дорогу. Как по команде, они начали скандировать: «Забастовка! Забастовка! Забастовка!» Лошадь Тауновера, видимо, испугавшись шума, прянула в сторону — при этом с головы владельца фабрики слетел цилиндр, и выкрики сменились смехом.

Кто-то поднимался на площадку у переправы — женщина в пышном развевающемся платье, горевшем в лучах восходящего солнца, с распущенными волосами, светящимися золотым нимбом вокруг головы. Она воздела руки к небу, словно благословляя толпу, и закричала.

«Помоги нам Бог», — подумала Элис. Матушка Ласвелл явилась исполнить свою угрозу: бросить кирпич в механизм бумажной фабрики «Мажестик». Чарлз Тауновер кричал что-то ей в ответ, размахивая рукой над головой, но его заглушили радостные вопли. Когда шум стал поменьше, Матушка Ласвелл продолжила свою речь, сложив руки рупором у рта, и девушки замолчали. Даже толпа погромщиков на другой стороне дороги притихла, прислушиваясь.

— Ваши хозяева — убийцы, — выкрикнула она, — они лишают вас здоровья и…

Но тут Элис услышала быстрый топот ног и шум борьбы, а погромщики вновь подняли